Евгений Феликсович Чеканов

Евгений Феликсович Чеканов – русский поэт, член Союза писателей России, автор нескольких книг стихотворений, вышедших в Москве и Ярославле. Стихи Е. Чеканова публиковались в журналах «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия», вошли в ряд поэтических антологий: «Строфы века» (Москва, 1999), «Антология русского лиризма» (Москва, 2000), «Слово и дух» (Минск, 2003), «ТОП 20. Лучшие поэты России» (Нью-Йорк, 2010). Дипломант IV Московского международного конкурса поэзии «Золотое перо» (Москва, 2007), лауреат международного литературного конкурса «Перекресток-2009» (Дюссельдорф, 2009), лауреат I Всероссийского поэтического конкурса имени Павла Васильева (Москва, 2010).

Родился в 1955 году в Кемерово, в 1979 году окончил отделение истории факультета истории и права Ярославского Государственного университета. После окончания вуза много лет работал в ярославской прессе. В 1983-1990 гг. был главным редактором ярославской областной молодежной газеты «Юность», в 1995-1998 гг. – главным редактором ежедневной областной газеты «Губернские вести». Работал сотрудником пресс-службы мэрии Ярославля, пресс-секретарем Государственной Думы Ярославской области. Четырнадцать лет (1995-2009) редактировал газету, осуществлявшую официальное опубликование нормативно-правовых актов органов государственной власти Ярославской области.

За четверть века обучил азам газетного дела целую плеяду ярославских журналистов, взятых буквально с «улицы». Сегодня многие ученики Евгения Чеканова сами возглавляют ярославские газеты и журналы, работают на радио и телевидении, руководят пресс-службами ярославских предприятий

В настоящее время – председатель Правления издательского дома «Печать» (г.Ярославль).

Далее читайте:

Ирина ГРЕЧАНИК . Высокая планка . (О поэзии Евгения Чеканова). 17.08.2011

Евгений ЧЕКАНОВ. На крыле Ногай-птицы: К истории затопления Молого-Шекснинского междуречья . 17.08.2011

Евгений ЧЕКАНОВ. В просторе от края до края . 11.05.2011

Евгений ЧЕКАНОВ. Огонь и дверь . Упрямые герои Алексея Серова. 05.04.2011

Сначала нужно определиться, что мы подразумеваем под термином «Октябрьская революция», – если события осени 1917 года, происходившие в нашей великой евразийской империи, то никакой такой «революции» не было. Был наглый захват власти деятелями отечественной радикальной оппозиции, финансируемыми из-за рубежа и, в значительной степени, приехавшими в Россию из-за рубежа, – убийцами, ворами, каторжниками, глубоко безнравственными людьми; попросту говоря, подонками, которым было наплевать на историческую Россию. Бесы , изображённые Достоевским в одноимённом романе, пришли тогда в нашем государстве к власти.

Если же под «революцией» понимать, как принято в научном мире, качественное изменение в развитии общества, скачок, рывок, то – да, «революция» имела место быть.

Была модернизация, был рывок. Но это была «модернизация на крови и костях», это было насильственное изменение самих основ жизни в нашей державе.

Наивно полагать, что большевики «спасли Россию», что без них великая империя не сохранилась бы в своих нынешних границах. Нет, сохранилась бы, и все необходимые преобразования в материальной и социальной сфере были бы произведены за минувший век. Только наш народ был бы сегодня без этой «революции» другим – более многочисленным и менее духовно изуродованным.

Безусловные достижения большевиков (и их преемников – коммунистов) в сфере материального производства, в достижении военного паритета нашей страны со странами-конкурентами были достигнуты методами грубейшего насилия государственной машины СССР над жителями шестой части света, над их каждодневным бытом и, в целом, их бытием. Были искалечены, искорёжены не только множество человеческих судеб, но и сам дух значительной части нашего народа: эта часть превратилась в лентяев, в «неработь», в духовный плебс, ждущий, чтобы «государство» его кормило и поило. И за корм и пойло этот плебс стал готов (и доселе готов) делать всё что угодно – убивать, лгать, доносить, ежедневно забывать о совести и чести...

История играет с людьми и целыми этносами в злые игры. Именно «послеоктябрьский модернизационный рывок» и стал в итоге глубинной (и до сих пор далеко не всеми видимой) причиной катастрофического падения советской державы в начале 90-х годов с набранных ею «высот». «Умрёшь недаром, дело прочно, когда под ним струится кровь », – писал Николай Некрасов . На самом же деле всё обстоит с точностью до наоборот: то, что построено на крови и костях, однажды обязательно рухнет. Василий Розанов как в воду глядел, когда писал в первом десятилетии ХХ века: «И «новое здание», с чертами ослиного в себе, повалится в третьем-четвёртом поколении».

Теперь о тех произведениях художественной литературы, которые отразили это, как вы говорите, «переломное событие». Действительно, «переломное»: переломан был духовный хребет огромного народа. И ярко писали об этом переломе (и о том, что ему предшествовало, что исподволь его готовило) многие замечательные русские писатели: те же Достоевский и Розанов...

На меня ещё в детские годы огромное впечатление произвели «Донские рассказы» Михаила Шолохова : «Родинка», «Бахчевник», «Алешкино сердце»... Я прочитал эти вещи – и почувствовал: вот она, правда. Кровавое месиво, в которое погружали детское сердце эти рассказы, не оставляло никаких сомнений: это ужасно, так не должно быть, и никакие «белобандиты» тут ни при чём, виноват кто-то третий – тот, кто поделил родных людей на «белых» и «красных». Конечно, я тогда так не формулировал, но именно так чувствовал.Сильный отклик в душе родила прочитанная в те же детские годы книга Александра Неверова «Ташкент – город хлебный» . Страдания детей и взрослых во время голода начала 20-х годов, показанные в ней, навсегда запечатлелись в сердце. И никогда потом никакой преподаватель на истфаке Ярославского университета, повествующий нам, студентам, о славных победах «красных» над «белыми» и об «успехах социалистического строительства в СССР», не мог убрать из моей души правду о ежедневном ужасе человеческого существования в те годы – правду, поведанную Неверовым.

В студенческие годы доступа к запрещённой коммунистами литературе у меня не было, передачам западного радио я не верил. Но уже тогда ощущал: почти всё из того, что публикуется в нашей стране о «Великом Октябре», о гражданской войне, о временах коллективизации, – подлая ложь. Правду приходилось искать в подцензурной литературе – и находить по крупинке, по зёрнышку.

Помню, как потрясла сцена из «Одного дня Ивана Денисовича» (да и сама по себе эта вещь Солженицына , прочитанная в середине 70-х годов, меня тогда «глубоко перепахала») – рассказ бригадира Тюрина товарищам по лагерной бригаде о том, как в начале 30-х «сельсовет искал его взять» и как «активисты по деревне ходили и в окна заглядывали»... Поразила не только эта трагическая правда, но и сама возможность взгляда на отечественную историю «с другой стороны»: не со стороны сельсовета и активистов, а с противоположной.

А потом пошло-поехало... Покуда преподаватель бубнил с кафедры что-то об «истории КПСС», я взахлёб читал в «Дружбе народов» «Старика» Юрия Трифонова . В эти же годы познакомился с «Плотницкими рассказами» Василия Белов а и, возвращаясь к этой вещи снова и снова, понял, наконец, что же на самом деле происходило в русской деревне в 30-е годы. Заново перечитав шолоховскую «Поднятую целину» , был пленён могучим образом есаула Половцева с его бессмертным: «Рубить! Рубить беспощадно!». А чуть позже с душевным трепетом открыл для себя великую вещь позднего Валентина Катаева «Уже написан Вертер» , публикацию которой в журнале «Новый мир» главный цензор СССР Владимир Солодин , отвечая в конце 80-х годов на мой вопрос, отнёс к числу «самых серьёзных упущений» ЦК КПСС за многие годы.

Так русская литература испепеляла в сердцах людей моего поколения ложь коммунистической пропаганды. Так мы открывали для себя подлинную историю родной страны. Когда пришло время (и возможность) прочесть, наконец, «Чевенгур» и «Котлован» Андрея Платонова , «Окаянные дни» Ивана Бунина, «Россию в концлагере» Ивана Солоневича и многие другие произведения, вошедшие в сокровищницу нашей словесности, мы были уже готовы принять эту правду в свои души.

Какой «Великий Октябрь»!.. какая «Великая революция»!.. это были подлый обман, смерть, кровь, голод, словоблудие, ежедневное насилие над человеческой душой! – вот что это было! И всю фальшь официальных формулировок выжгла пылающими сердцами своих писателей великая русская литература новейшего периода отечественной истории. Выжжет она и всю неправду XХI столетия – дайте только срок...

Багаудин Гаджиевич Узунаев (Казиев) родился 11 ноября 1957 года в селении Параул Дагестанской АССР. Окончил Литинститут. Начинал как поэт. Прославился в Дагестане острыми судебными очерками.

Евгений Чеканов. Мы жили во тьме при мерцающих звёздах

Как соотносится увиденное, услышанное и прочувствованное - с запечатлённым на бумаге? не бесплодны ли наши попытки передать с помощью чёрных иероглифов то, что живёт в памяти и сердце? Наиболее глубокие люди отвечают на этот вопрос однозначно: да, бесплодны. "Не поймать на лету ветра буйного, - сокрушённо вздыхает русская поэзия устами Алексея Толстого, - тень от облака летучего не прибить гвоздём ко сырой земле".

И всё-таки мы вновь и вновь пытаемся поймать ветер и приколотить тень. Что это с нами? уж не потому ли мы столь упорны в своих бессильных попытках, что не владеем никаким другим ремеслом, кроме сочинения текстов? Но если любой текст изначально обречён оказаться в лучшем случае бледной копией жизни - тогда зачем писать? не лучше ли просто жить, коль уж нам выпала эта доля? Жить, утопая в живой воде каждого мгновения, не тратя ни сил, ни времени на бесполезное сочинительство…

Писание мемуаров о великих современниках, кажется, несколько оправдывает нас; мы прикрываемся благородством задачи - сохранить для потомков черты гения, поведать о том, что происходило с ним, пока он ещё не опочил в силе и славе, записать его высказывания. Но и здесь нас подстерегает та же ловушка: гений есть такое же явление природы, как ветер и тень от облака, так же неуловим, неприбиваем, невоплощаем в чужом слове - и Эккерман, предваряя свои "Разговоры с Гёте" предисловием, не зря пишет в нём, что кажется сам себе ребёнком, пытающимся удержать в ладонях весенний ливень, в то время как живительная влага протекает у него меж пальцев.

Я, современник и собеседник недавно опочившего Юрия Кузнецова, нахожусь в той же двусмысленной ситуации. С одной стороны, двадцать лет близкого знакомства с великим поэтом прямо-таки обязывают меня оставить потомству воспоминания о нём; с другой - я отчётливо сознаю, что образ, запечатлённый в моих записках, обречён остаться лишь бледной тенью русского гения… да куда там!.. всего лишь штрихом этой тени!

И всё-таки даже с тенью дело обстоит не так-то просто. Словно наяву, вижу я выплывающее из тумана времени лицо моего Учителя; его крупные губы кривятся в вечной пренебрежительной ухмылке и произносят что-то вроде:

Ты наивен… Что такое "тень"? Тень тоже материальна. Я даже попросил вырыть в ней мою могилу!.. помнишь?

Я киваю в ответ: да, я помню, Юрий Поликарпович… И память тут же уносит меня на четверть века назад, во вторую половину прошлого столетия. Вижу себя двадцатидвухлетним, с буйной шевелюрой, студентом-третьекурсником очного отделения истфака Ярославского университета, обожателем солженицынского "Ивана Денисовича", читателем каждой новой вещи Шукшина, Белова, Быкова, Трифонова. На дворе 1977 год, у кормила имперской власти стоит Леонид Брежнев, о котором народ рассказывает массу анекдотов; в Ярославле голодновато, в магазинах лежат лишь консервы "Завтрак туриста", но столица империи рядом - и я раз в месяц привожу оттуда на электричке ("длинная, зелёная, пахнет колбасой") полный рюкзак московских продуктов. Деньги на это дают родители, полгода тому назад переехавшие из райцентра в Ярославль и купившие в Тверицах, на самом берегу Волги, половину деревянного дома с яблоневым садом; я живу в одной комнате с отцом и матерью, и уже поэтому прихожу сюда только ночевать. Да и дел у меня - выше головы: каждым вечером я встречаюсь с друзьями, пью с ними дешёвые вина и болтаю о литературе и искусстве, иногда попадая после этого в отделение милиции или вытрезвитель; кроме того, каждый день грызу гранит науки, посещаю лекции в "альма матер", иногда конспектируя их, но чаще читая под монотонный голос преподавателя свежий номер "Нового мира" или "Дружбы народов". А ночью, облачившись в фуфайку и валенки, пишу в холодной кладовке рассказы и дорабатываю свою первую повесть (её, вроде бы, хотят опубликовать в местном коллективном сборнике).

У меня есть девушка, которая через год станет моей женой, мы встречаемся в "гостевом режиме"; в перерывах между альковными ристалищами я пою ей песни Высоцкого и Окуджавы, хрипя под первого и подвывая под второго, а потом декламирую свои собственные стихи, полные недоверия и неуважения по отношению к власти. Девушка, дочь колхозного тракториста и доярки, слегка подтрунивает надо мной, но словам моим верит… да и как не верить? ложь и глупость власти видна каждому здравомыслящему человеку, вся общественная атмосфера пропитана скрытой критикой режима. Естественно, Контора Глубокого Бурения не дремлет, всякий человек, мыслящий критически, взят ею на учёт; а к таким, как я, позволяющим себе без санкции парткома и комитета комсомола вывешивать в стенах факультета поэтические стенгазеты, она даже время от времени подсылает разбитных молодцев, студентов юрфака, "поболтать за жизнь, почитать новые стихи" - и я, святая простота, болтаю, читаю…

Именно тогда я и натыкаюсь в одном из номеров "Литературного обозрения" на цитату из дотоле неизвестного мне поэта Юрия Кузнецова, которая вспыхивает в моём сердце, озаряя неведомые прежде глубины. Это строки из стихотворения о стоящем на смолистом холме могучем дубе, в котором вдруг, откуда ни возьмись, поселилась нечистая сила:

Изнутри он обглодан и пуст,
Но корнями долину сжимает.
И трепещет от ужаса куст
И соседство своё проклинает.

"Боже мой! - восклицаю я, - так вот как, оказывается, можно "обо всём этом" сказать! Но кто это такой - Юрий Кузнецов? Где найти его стихи?"

В областной библиотеке книг Кузнецова не оказывается; лишь летом следующего, 1978 года я вижу в продаже только что вышедший его сборник, - белый, с ласточками на обложке, - и, мгновенно проглотив его, на всю жизнь влюбляюсь и в эти стихи, и в их автора. Высоцкий и Окуджава оттесняются на периферию моего сознания, я брежу новыми образами, я пишу свои вирши с новой интонацией и ловлю в прессе каждое упоминание имени человека, обладающего волшебною властью над русским словом. Вечерами я щиплю свою шестиструнку и подбираю мелодии к стихам из книжки с ласточками на обложке - эти стихи певучи, полны загадок, почти всегда трагичны, - но прекрасны.

Этим же летом мне удаётся узреть своего кумира живьём - он приезжает на ежегодный литературный праздник в Карабиху, бывшую усадьбу Некрасова под Ярославлем. Стоя в шумной толпе своих земляков, любителей "поглядеть на писателей", я напряжённо вглядываюсь в лица приехавших литераторов, чинно сидящих на дощатом возвышенном помосте, под лёгким навесом, и ожидающих своей очереди для выступления с трибуны… да не врёт ли областная пресса? Приехал ли он? Наконец, я нахожу глазами человека, отдалённо похожего на того, что изображён на фотографии в книге с ласточками на обложке… но он ли это? Тот, из книжки, вроде бы не такой крупный… Однако, больше никого, похожего на "Юрия Кузнецова", на помосте нет. Значит, это он. Так вот он какой!

Мужчина в светлой рубашке сидит, глубоко задумавшись. Кажется, он совершенно не участвует в том, что происходит вокруг, не слышит ни гремящих из микрофона на всю поляну стихов его собратьев по перу, ни плеска ответных аплодисментов… уж не работает ли он на публику, не притворяется ли этаким отшельником, постоянно погружённым в свои "мысли о вечном"? Проходят полчаса, час, а он сидит всё в той же отрешённой позе… но вот над поэтической поляной нависает невесть откуда взявшаяся тучка и из неё мгновенно сыплются крупные холодные капли.

Народ на поляне раскрывает зонты и не уходит; писатели тоже продолжают выступать - их под навесом не мочит. Но в том-то и дело, что человек в светлой рубашке сидит не прямо под навесом, а сильно выдвинувшись вперёд. Дождь льёт уже по-хорошему, а мой кумир сидит всё в той же позе… проходят минута, две - и тут кто-то из-под навеса, сжалившись, протягивает ему его же пиджак.

Это надо видеть!.. сыграть это невозможно! Человек в светлой рубашке недоумённо смотрит на пиджак, на того, кто его протягивает, озирается, бросает взгляд на небо - и только тут до него доходит, что сверху хлещет вода. Втянув голову в плечи и явно чертыхаясь, он перебирается под навес… и эта сцена производит на меня едва ли не самое сильное впечатление от поэтического праздника. Даже последующее чтение Кузнецовым своих стихов (он читает "Знамя с Куликова") не оставляет в моей душе такого восторга, какой производит "сцена с дождём". Так вот как должен вести себя истинный поэт!.. надо уходить в себя!.. не замечать ничего вокруг, кроме своих поэтических фантазий!..

Дождь и праздник заканчиваются; писатели один за другим уходят с помоста, сразу же окружаемые тесными кружками поклонников. Когда Кузнецов проходит мимо меня, я делаю несколько снимков старенькой "Сменой"… увы, этим снимкам не суждено стать фотографиями, проявленная плёнка будет впоследствии утеряна… где? когда? Не помню я и того, что происходило со мной дальше… подходил ли я к нему? пытался ли познакомиться? Помню, что с ним говорила молодая женщина, журналистка, что он отвечал на её вопросы… впоследствии выяснится, что это была Надежда Кускова, сотрудница редакции той самой областной молодёжной газеты "Юность", которую мне через пять лет предстоит возглавить. Выяснится также, что за это интервью (абсолютно, кстати, безобидное) Надежда получит от начальства некоторый нагоняй: как смеет какой-то Кузнецов говорить, что поэзия Тютчева оказала на него гораздо большее влияние, нежели поэзия Некрасова? Да ещё говорить это на некрасовском празднике! И как смеет молодёжная газета такие заявления печатать!

Евгений ЧЕКАНОВ
г. Ярославль

Евгений ЧЕКАНОВ родился в 1955 году в Кемерово. Окончил факультет истории и права Ярославского государственного университета. В настоящее время – председатель Правления издательского "Печать" (г.Ярославль). Публиковался в журналах "Наш современник", "Москва", "Молодая гвардия". Лауреат международного литературного конкурса "Перекресток$2009" (Дюссельдорф, 2009), лауреат I Всероссийского поэтического конкурса имени П.Васильева (Москва, 2010). Автор более десятка поэтических книг. Член Союза писателей России. В журнале "Север" публикуется впервые.

"Твоих зрачков гречишный мед..."

Горизонты молнией стегая,
Небо погромыхивает малость…
Родина-Судьбина дорогая!
Вижу я: ты вздрогнула и сжалась.

Но не вижу, душу растревожа,
Как ты сжалась, родина0судьбина, –
То ли как шагреневая кожа,
То ли как железная пружина?

* * *

Гром ли расколет лазурную чашу покоя,
Ливень ли хлынет на пажити ваши сухие,
Вихорь ли злой дерева затрясет, как рукою –
Ведайте, близкие: это не я, а другие.

Если ж случится идти вам вечернею тропкой
В роще осенней – и дерево скрипнет без ветра,
Или же дождик закапает, редкий и робкий, –
Знайте: я рядом… И весть подаю с того света.

ПЫЛЬ ЗЕМЛИ

Струится свет из звездного ковша,
Летящий мир незримо омывая.
Пылит Земля. Грустит моя душа
О чистоте неведомого рая.

Но здесь мой дом. Вращаясь и пыля,
Я должен жить в летящем мире этом.
Я должен жить в пыли твоей, Земля,
Хоть вся душа омыта звездным светом!

* * *

Твоих зрачков гречишный мед
Прозрачен и тягуч.
Июньский воздух брошен в жар
Житомирской листвой.
Летит на город светлый дождь
Из невесомых туч.
Сбивая пыль ненужных слов,
Смывая возраст мой.

Мне вновь шестнадцать!.. Как и ты,
Поверх голов и крыш
На мир смотрю я… Как и ты,
Чудес от жизни жду.
А вот и есть уже одно –
Ты на меня глядишь.
И под сверкающим дождем
Стою я, весь в меду…

ДЕБРИ СЛОВА

Странное слово – "преданный",
Двуликое, ненадежное.
Наверно, предок неведомый
Придумал неосторожно.

А может, вложил он сразу
Два смысла в один, особый –
Так странно и страшно связаны
Славянскою речью оба…

БЕЗ МЕНЯ

Жив иль мертв? Не знаю, не отвечу.
Может, жизнь идет и без меня –
Запад алчет, Русь таит Предтечу,
На Востоке множится грызня.

Праведники молча держат веру,
Толпы уплывают к сатане.
Корабли дырявят атмосферу,
Чьи0то тени бродят по Луне.

Где же я? Вращается планета,
День и ночь проходят чередой.
Жизнь идет. Вопросы ждут ответа.
Вечный дух витает над водой.

СТАРУХА С РЮКЗАКОМ

Мы мчимся вдаль!..
Так думать мы хотим,
Когда в тепле, без копоти и пыли,
По вымытым проспектам городским
В стремительном летим автомобиле.
От свиста шин, от визга тормозов
Захватывает дух в земном полете,
А за окошком – грохот поездов,
Гул самолетов… Но на повороте
Вдруг видим мы идущую пешком
Иссохшую старуху лет под двести,
Придавленную тяжким рюкзаком, –
И понимаем:
мы стоим на месте!..

* * *

Что тебе мой возраст, мой звонкий дар,
Что молитвы, мечты, дела!
Ты пройдешь по мне, как лесной пожар,
Выжигая судьбу дотла.

По макушкам – и понизу!.. Ничего
Не спасти между двух стихий.
Он гудит и беснуется – и его
Не удержат мои стихи.

Как беспечно рванется из чащи он,
Близким волосы опаля!..
Ведь твоя стихия – летящий огнь,
А моя стихия – земля.

* * *

Не век же искать потаенную суть,
в слепящих мечтах пребывать, –
пора непокорную шею согнуть,
свое пораженье признать,
признать, что не гений
и что не пророк,
что от совершенства далек,
что жил как умел,
что иначе не мог…
Но кто-то кричит в тебе:
– Мог!..

ЗАРЕЧНАЯ ДЕВОЧКА

Эта девочка станет дояркой,
Выйдет замуж за Кольку-сморчка.
Будет жизнь ее серой, неяркой,
Неширокой, как эта река.

В долгих петлях житейского русла
Уместятся, мечте вопреки,
И разливы весеннего чувства,
И глубины осенней тоски.